Научные публикации
Социальная политика и тыловая повседневность в Великую Отечественную
С 7 по 14 мая 2019 года в Государственном историческом музее Южного Урала работает выставка «Москва. Кремль. Товарищу Сталину». Посетители могут увидеть избранные страницы (в формате планшетов) из уникального исторического документа 1944 года «Рапорт товарищу Сталину от большевиков Челябинской области», который также будет экспонироваться на выставке. Фотографии директоров и рабочих, графики, информация о достижениях предприятий нашего региона в годы войны — вся эта информация представляет несомненный интерес. Но у этого ратного труда была обратная сторона. На материалах Южного Урала (Башкирской АССР, Курганской, Челябинской и Чкаловской областей) попытаемся обозначить взаимосвязи и противоречия между социальной политикой и повседневной жизнью людей в тылу. При этом автор отдает себе отчет в том, что тыловая повседневность — феномен многослойный, социально стратифицированный (у каждой группы населения и у каждого человека была своя повседневность), изменчивый во времени и пространстве.
Под социальной политикой понимается политический курс и административная практика в социальной сфере. Субъектами социальной политики в годы войны выступали партийные органы, органы государственной власти и управления, массовые общественные организации, которые занимались обнаружением, отслеживанием, предупреждением и решением социальных проблем. В лексиконе рассматриваемого периода термин «социальная политика» не применялся, его заменяли словосочетания с понятиями «забота», «помощь», «обслуживание». В целеполагание социальной политики входило не только оперативное реагирование на выявленные проблемы, не только мобилизация и использование объективных и субъективных социальных ресурсов «здесь и сейчас», но и их сохранение, воспроизводство и развитие. Анализ исторических источников позволяет утверждать, что содержание социальной политики в тылу охватывало все макросоциальные процессы, а ее ведущими направлениями были регулирование социальной структуры и социальных отношений, трудовая и налоговая политика, политика в области производства и распределения потребительских товаров, политика в сфере жилищного и коммунально-бытового обслуживания, здравоохранения, образования, культуры. В те годы цели, задачи, принципы, содержание и методы социальной политики не облекались в развернутые программы, но исчерпывающе обнаруживались в партийно-государственных документах, в действии социальных институтов, проявляли себя в тыловой повседневности.
Укрупненный взгляд на уральскую социосферу периода войны позволяет высказать некоторые общие соображения. Генеральным фактором, диктовавшим пределы необходимого и возможного в социальной политике, была война, которая предъявила к коллективной и индивидуальной субъектности стратегический императив «Все для фронта, все для победы!» и придавала повседневной жизни миллионов людей в уральском тылу экстремальный характер на протяжении долгих четырех лет. Уральский социум в социальной политике союзных властей находился в ряду приоритетных тыловых объектов. Мобилизационные, административные возможности центральных и местных властно-управленческих структур были широкими, а материально-технические и финансовые ресурсы, которые государство могло направить в социальную сферу,— ограниченными. Суровой реальностью стали ухудшение качества жизни людей, бытовой и эмоциональный дискомфорт, физическое и психологическое перенапряжение народных сил. Однако не менее значимой реальностью и весомыми результатами было то, что из поля зрения властей не выпадала ни одна сторона жизни общества, ни одна группа населения. В чрезвычайной обстановке войны не была разрушена или заблокирована какая-либо из сложившихся до войны советских систем, служивших ключевыми институтами воспроизводства и развития социальных ресурсов (торговли и снабжения, здравоохранения, народного образования, социального обеспечения, учреждений культуры). Безусловно, в них имелись деформации, но все они были живыми, развивающимися системами.
К началу 1941 года на территории Южного Урала проживали 7942 тысячи человек1. С точки зрения опыта повседневной жизни, население региона, по меньшей мере в двух поколениях, было во многом готово к перенастройке на режим военного времени. Войну ждали, и, тем не менее, 22 июня 1941 года стало днем, внезапно разделившим жизнь народа на эпохальные части. Первыми событиями тыловой повседневности стали митинги и собрания, мобилизация и отправка на фронт начиная с 23 июня военнообязанных 14 возрастов. В местных информационных сводках обстановка первых дней войны не приукрашивалась. Наряду с констатацией патриотического подъема и подробным описанием его проявлений отмечались факты антисоветских высказываний, опозданий на призывные пункты, явки мобилизованных в пьяном виде, ажиотажный спрос на товары первой необходимости. В официальных документах не отражались обычные человеческие реакции: растерянность, недоумение, тревога, страх, слезы. А именно они залегли в глубины народной памяти. А. С. Пильникова в своих воспоминаниях писала: «Я хорошо помню, как объявили войну. Взбудоражена была вся деревня, стон стоном стоял… Почти каждый день провожали на фронт мужиков и парней. А как провожали? Всей деревней за околицу, с гармошкой, как бы воодушевляли солдат, а на душе у всех было тяжело: знали куда провожали — на ратную битву»2. Провожавший на войну отца семилетний мальчик позднее вспоминал, что, «когда прозвучала команда “По вагонам!”, раздался такой вой и рев», какого он в своей жизни больше никогда не слышал3.
По мобилизации и добровольно на фронт отправлялись сотни тысяч кормильцев семьи. По данным В. А. Исупова, к концу 1941 года с Урала в Красную армию по воинским мобилизациям ушло более 65 % мужчин призывного возраста4. Расчеты, опубликованные В. П. Могутновым, дают возможность установить, что за все годы войны на Южном Урале были мобилизованы 2 216 480 человек, как минимум треть из которых не вернулись5. Не только деревни (они — в первую очередь), но и города становились в условиях войны территориями женской и детской повседневности. Семьи фронтовиков стали важнейшим адресатом разносторонней социальной помощи. Но декларируемая всемерная забота о них в реальной социальной практике не была исполнена в должной мере. По официальным источникам, в 1944 году в районах Южного Урала были учтены 892 334 семьи военнослужащих, однако государственные пособия и пенсии получали только 452 570 (50,7 %) семей6.
С первых дней войны определилась доминанта формирования тыловой повседневности — переход на особый трудовой режим. По Указу Президиума Верховного Совета СССР от 26 июня 1941 года «О режиме рабочего времени рабочих и служащих в военное время» директорам предприятий было предоставлено право устанавливать обязательные сверхурочные работы продолжительностью от одного до трех часов в день. На условиях денежной компенсации отменялись очередные и дополнительные отпуска. Увеличение объема рабочего времени и его перемещение в ночную занятость происходило не только у заводских работников. Бывший студентом эвакуированного в Челябинск Сталинградского механико-машиностроительного института А. П. Песков вспоминал: «Днем работали на заводе, жили тоже здесь. Вечером, после смены, шли в институт. Маленькие комнатки. Слышно, как в соседней аудитории студенты хором повторяют английские слова. Сквозь фанерную перегородку с другой стороны доносится речь лектора… И так до одиннадцати-двенадцати часов. Потом пешком почти через весь город — на завод»7. На круглосуточную работу переводились детские сады, коммунально-бытовые предприятия. Подробный социально-экономический анализ занятости сельских тружеников в колхозно-совхозном производстве и в личных подсобных хозяйствах, содержащийся в монографиях Г. Е. Корнилова и В. П. Мотревича8, убеждает в том, что уральская деревня работала «на износ». Об этом же говорят свидетельства очевидцев.
В укладе повседневной жизни разных групп населения изменились пропорции и расположение событийного ряда (работа, учеба, прием пищи, сон и т. д.). В каждодневном распорядке сократилось время отдыха, нарушилась традиционная приуроченность событий к определенному времени суток. Вот пример будничного неблагополучия из письма эвакуированной в Карабаш работницы (начало 1944 года): «…в 2 часа ночи идем занимать очередь за хлебом, в столовые, а откроют в 5 часов. И вот стоишь, а получишь 200 гр. Да суп-вода, в которой плавают 3 крупинки. С этим и идешь на работу, с работы приходишь и спать…»9
Существенно изменились не только временны́е, но и пространственные параметры обыденной жизни населения Южного Урала. В силу прибытия большого количества эвакуированных и трудмобилизованных граждан население региона в 1942 году увеличилось на 890 тысяч человек10. Всех их нужно было где-то разместить. Наряду с уплотнением обобществленного и частного жилого фонда под жилье передавались помещения школ, клубов, контор, приспосабливались подвалы, чердаки, сараи и т. п. Смысловое содержание понятия «жилище» пространственно и функционально сузилось до «койко-места в бараке», «угла в комнате», «спального места на нарах в землянке» и буквально до «крыши над головой». В будничной жизни сотен тысяч местных и эвакуированных жителей отсутствовало то, что называется «домашним обиходом» и «домашним уютом». Наличие хоть какого-то дома представляло бесспорную социально-бытовую устроенность: «Мы жили холодно, голодно, и все-таки у нас был хоть плохой, но свой небольшой дом,— вспоминала жительница села Казанка Чкаловской области.— А у некоторых не было даже своего угла… У нас жила с осени до лета семья Ульяновых из четырех человек. Дом у них сгорел, отец на фронте, мать умерла, а они — трое детей и старенькая бабушка — скитались по сараям, зимовали на фермах. Потом мама их приютила, тесно, но все не на улице»11.
О невзгодах и радостях тыловой повседневности продолжим разговор в следующей статье.
Примечания
1. Подсчитано по: Корнилов Г. Е. Уральское село и война. Проблемы демографического развития. Екатеринбург, 1993. С. 22.
2. Агафонов Ю. П. Солдатский треугольник: Великая Отечественная война в судьбах зауральцев. Шадринск, 2001. С. 188.
3. Кубицкая Л. А. Память о вас храним (из сочинений студентов) // Великая Отечественная и Вторая мировая войны в контексте XX–XXI веков : в 2 ч. Ч. 1. Челябинск, 2010. С. 52.
4. Исупов В. А. Рождаемость населения России в 1939–1945 гг. // Российская история. 2015. № 1. С. 11.
5. Подсчитано по: Могутнов В. П. Война. Урал. Резервы (1941–1945 гг.). Курган, 1999. С. 63.
6. Рассчитано по: ЦАООРБ. Ф. 122. Оп. 23. Д. 622. Л. 20 ; ГАОПДКО. Ф. 166. Оп. 2. Д. 179. Л. 134 ; ОГАЧО. Ф. Р-948. Оп. 1. Д. 185. Л. 22 ; ЦДНИОО. Ф. 371. Оп. 8. Д. 856. Л. 11.
7. Цит. по: Мелехова О. В. Вузы города Челябинска в годы Великой Отечественной войны // Исторические чтения. Вып. 10. Челябинск, 2007. С. 241.
8. Корнилов Г. Е. Уральская деревня в период Великой Отечественной войны. Свердловск, 1990 ; Мотревич В. П. Колхозы Урала в годы Великой Отечественной войны. Свердловск, 1990.
9. ОГАЧО. Ф. П-314. Оп. 1. Д. 208. Л. 14.
10. Подсчитано по: Корнилов Г. Е. Уральское село и война… С. 22.
11. Из воспоминаний А. И. Чекуровой (Капишниковой) о жизни семьи Капишниковых из с. Казанка Шарлыкского района в годы войны // Архивы Урала. 1997. № 1 (5). С. 52.
BODYP